Николай Алешин - На великом стоянии [сборник]
Проне очень польстило предложение бригадира. Он поспешно приступил к делу. Ему не требовалось много времени на соображение: оно приходило в процессе работы.
Багром погрузив под переднюю часть кошмы повору с веревками на ее концах, Проня за эти веревки, как за вожжи, подтащил повору под распущенную хвостовую часть кошмы и мертвой петлей затянул бревник. Затем прыгнул на кошму и, действуя ногами и багром, стал каждое бревно подгонять на должное место. При этом стягивал и стягивал петлю. Когда все бревна собрал в пачку, петлю надежно завязал. Против нижней подводной поворы положил сверху бревен другую, а на концы их надел хомутики, сплетенные им из еловых плашек толщиною в удильник. Такие хомутики плотовщики называют клячами. Клячи Проня начал закручивать продетыми в них палками поочередно — то один, то другой. После каждой закрутки проколачивал палку обухом топора, чтобы она поджималась к бревнам и не сдавала обратно. Разволокнившиеся от закручивания клячи, как медом, сочились пахучим смолистым соком. Сжимаемый бревник глухо пощелкивал в воде. Проня не только слышал это пощелкивание, но оно еще через палку в руках отдавалось в нем во всем, и он испытывал большое удовольствие.
Подошел Барабошкин с ружьем, косо висевшим поперек живота. Пока Проня работал, Барабошкин у шалаша копался со всяким охотничьим снаряжением, побывал у колхозников и велел остановить плот, так как тетерева уже были на виду. Его не могло не удивить, что Проня привел‑таки кошму в порядок, хотя это Проне, должно быть, досталось нелегко: штаны на коленках и края рукавов намокли и потемнели; прядки рыжих волос, слипшихся от пота, бронзовыми клинышками выбились из‑под шапки на влажный бледный лоб. «Вот уж действительно дураков работа не только любит, но и дается им», — мысленно заключил Барабошкин, глядя на кошму и на Проню, обухом топора загонявшего палку под последнюю клячу.
— Обожди стучать! — тревожно предупредил Барабошкин. — Не спугнуть бы…
Оторванный от работы, Проня выпрямился и непонимающе уставился на бригадира.
— Бросай да поедим, — приказал Барабошкин.
Проня вспомнил про тетеревов и засуетился: воткнул топор в бревно, но тут же выдернул; другой, свободной рукой поднял багор да прихватил веревку волоча ее и путаясь в ней ногами, поспешил за бригадиром.
Колхозники скученно сидели на головной кошме и смотрели перед собой. Шагах в трехстах, на старой березе, заметно возвышавшейся шатровой макушкой над лесом, сидели тетерева. В голых ветвях, на фоне светлого неба, черныши выделялись отчетливо и походили на накиданные в сеть округлые головешки из потухшего костра.
— Что же якорь из лодки не выкинули? — с обидой упрекнул Барабошкин колхозников, словно готовился невесть на какое важное дело.
Проня и Силантий Жохов, высокий, с басистой глоткой мужик, подняли и переложили из лодки на кошму запасной трехлапчатый якорь и спустили лодку с плота на воду. Барабошкин присел на колени в носу лодки. Чтобы не испачкать брюк, он подостлал под себя лоскут бересты, движением плеч и рук расправился в одежде как выбравшийся из пруда на берег гусь, взял ружье на изготовку и подал команду севшему на корму Проне:
— Трогай. И помни: ни стука, ни плеска.
Силантий Жохов бодро пробасил:
— Ни пера, ни пуха…
Лодка небыстро подвигалась вперед. Поверхность воды уже не была спокойной и точно отутюженной, как час назад: некстати потянувшийся при безоблачности ветер переваливал через лес, завихрялся, и от него то веером, то по спирали струилась по воде серебристая рябь. Неожиданно лодка отклонилась в сторону. Барабошкин оглянулся: правой рукой Проня крепко прижимал к боку кормовик и не работал им, а левой через плечо тянулся к лопатке.
— Что ты все чешешься? — гневно прошипел Барабошкин.
— Чирей у меня. Кой уж день нарывает и никак не прочкнется.
— Подумаешь, нежности какие, — поморщился Барабошкин. — Веди лодку ровнее.
Тетерева перестали бормотать и чуфыркать: приближение лодки тревожило их. Но потому что птицы присиделись, услажденные солнечным теплом, качкой ветвей на ветру и будоражащей вешней истомой, покидать привольной макушки им не хотелось. Проня бесшумно подгребал кормовиком, не вынимая его из воды. Расстояние до березы сокращалось и сокращалось. Проня уже не подымал глаз на тетеревов, а уставился взглядом на стволы ружья и весь сжался в нервном ожидании выстрела. Но слух его не так был поражен самим выстрелом, как эхом: оно отдалось во всем затопленном лесу перекатами, гулкими вблизи и ослабевающими по мере отдаления. Похоже было, что лихие лесорубы по команде «первый, второй» один за другим в несколько секунд произвели грандиозную валку деревьев.
Стая шумно снялась с березы. Но один черныш кувырком полетел вниз, откидываясь в стороны при ударах о сучки, и шлепнулся в воду. Пока между деревьями проталкивались к нему на лодке, он все дергался на распластанных крыльях — точно купался. Но когда бригадир взял его в руки, он перестал биться, и Проня заметил, как крупные дробинки глаз, отороченные под красными бровями белыми пленками‑ресничками, вдруг одымились и потускнели. Проне сделалось как‑то не по себе при виде загубленной птицы, зато Барабошкин был очень рад удаче: его бабье лицо кривилось от возбуждения и самодовольной улыбки. Проня сокрушенно вздохнул и повел лодку обратно в просеку.
Колхозники с живым интересом принялись рассматривать тетерева. Силантий выдернул из хвоста загнутое на кончике черное перо и, крутя его в пальцах, сказал:
— Не забыть, как мы под Ольминкой брякнули из батареи по фашистам‑итальяшкам. Ох и дали они драпа от наших «катюш»! Не только автоматы да рюкзаки, а и шляпы‑то свои побросали. И в каждую воткнуто вот по такому перу.
— На их шляпах прямые перья и покороче, — внес поправку Егор. — А такие пригодны для дамской.
— Не подойдут, — авторитетно возразил Барабошкин, ловким жестом отстраняя птицу от рук колхозников. — Дамская шляпа выиграет только от цветного пера. Подбирают его по колеру, чтобы шик и гармония. В 1910 году в Париже проскочила мода на сорочье перо, на то, что с зеленой пестринкой. А во Франции нет сорок. И за один сезон из России было вывезено туда тридцать тысяч пар сорочьих крыльев.
Ошеломив колхозников необычайной побаской, Барабошкин с достоинством пошел к шалашу. Колхозники еще потолковали о сороках, о причудах мод и снова взялись за снасть. Только Проня продолжал стоять в каком‑то оцепенении. Егор толкнул его под локоть:
— Не жалей сорок‑то, их еще осталось. Цыплят береги.
Барабошкин подвесил тетерева к верхушке кола на коньке шалаша. Легкий ветер, через лес спадая на плот, ерошил перья черныша, мотал вислое перебитое крыло и тормошил птицу.
Колхозники продолжали продвигаться вдоль просеки. На мелких местах они действовали баграми, а на глубоких завозили вперед якорь и за снасть подтягивали плот. Только под вечер они достигли лесной опушки. Под открытым небом блеснуло золотой кипенью солнечного отражения обширное пространство взветренного разлива.
Из плотной поросли ольховника вытолкнулась на чистую воду лодка и направилась навстречу плоту. В лодке сидело два человека — один на корме, другой за веслами. Гребец через плечо заглядывал на плот. По черному клеенчатому плащу, надетому поверх полушубка с палевым овчинным воротником, колхозники узнали в гребце своего председателя. На плоту никто не был подготовлен к его появлению. Оно удивило и смутило колхозников. Они даже перестали орудовать баграми, пока лодка не ткнулась о плот.
— Ну, здравствуйте! — с укоризной в голосе поприветствовал колхозников председатель и с солдатским мешком в руке шагнул через борт лодки на кошму. — Я ли поспешил, вы ли не торопитесь, только что впору сдохнуть, дожидаясь вас! И человек через меня задержался. — Он кивнул на оставшегося в лодке желтобородого, безмятежно щурившегося старичка в серой фуфайке, рыбака с Кеменской промоины.
Колхозники поняли: прямому пути водой от села до леса председатель предпочел длинный пеший обход до рыбачьего урочища. Что побудило его на это? Остерегся ли он пуститься на лодке за семь километров по половодью? Воздержался ли взять с собою человека и через то оторвать так необходимые теперь для посевной рабочие руки?
Барабошкин, оправдывая себя и колхозников, довольно развязно заговорил о трудностях сплава:
— Вручную — не моторкой: сами посудите, какая скорость…
— Да на тычок наскочили, — резонно добавил Егор. — Может, с час бились, а так больше…
Председатель, наклонясь, развязывал мешок. Судя по выражению сосредоточенности на его бледном худом лице, он всецело углубился в свое занятие и не вникал в доводы колхозников. Он извлек из мешка две пачки сахару и протянул их перевозчику:
